— По указанию капитана я осмотрел все шлюпки.

— Они не требовали ремонта?

— Нет.

— Кто помогал вам?

— Юкс, сэр.

С этим Дженнингс отпустил Хендрика. Прокурор вызвал Юкса. Когда пришёл черёд Дженнингса задавать вопросы, он спросил:

— Вы помогли мистеру Хендрику осматривать шлюпки в Мурманске?

— Да.

— Вам изменили вахты так, что вы оказались за штурвалом, кода произошёл взрыв?

— Да, — ответил Юкс.

Его глаза беспокойно забегали. Дженнингс подался вперёд.

— Вы, часом, не плавали на «Пинанге»?

На этот раз сомнений не было: Юкс струхнул. Он не ожидал вопроса о «Пинанге». На этом Дженнингсу пришлось остановиться. У нас не было никаких улик, и он отпустил Юкса. Ивэнса даже не вызывали. Прокурор объявил, что выступили все свидетели обвинения, и наступил черёд свидетелей Дженнингса. Первым он вызвал меня. Направляемый его умелыми вопросами, я рассказал всю историю, ничего не утаивая. О моих подозрениях, растущем чувстве тревоги, разговорах с коком о «Пинанге», о том, что я сам щупал доски шлюпки. Тут юрист–консультант прервал меня и спросил, было ли темно и осматривал ли я шлюпку с фонарём. После меня выступил Берт и подтвердил мои слова. Затем настала очередь Дженни. Она показала, что моя уверенность в непригодности шлюпок к плаванию убедила её, и она предпочла спасательный плот. Затем последовали заключительные выступления обвинения и защиты. Подвёл итог юрист–консультант, и в четверть первого трибунал перешёл к обсуждению нашего дела. Всем, кроме двух офицеров–практикантов, предложили покинуть зал. В маленькой комнатке Берт потёр руки и подмигнул мне.

— Капрал! Как тебе это понравилось? Ты видел, как менялись их лица, стоило капитану Дженнингсу упомянуть о «Пинанге»? Держу пари, они пиратствовали. И мисс Дженни, она произвела на судей впечатление.

Я кивнул. Надежда проснулась, когда Дженнингс допрашивал свидетелей обвинения. Но сухое, построенное на фактах выступление юриста–консультанта словно окатило меня холодным душем. Дженнингс сражался за нас до конца. Он пытался доказать, что в своих действиях мы руководствовались тревогой за сохранность спецгруза и подозрениями. Но судил нас не гражданский суд. В состав трибунала входили армейские офицеры, озабоченные поддержанием дисциплины в войсковых частях. И нашим недоказанным подозрениям противостояли суровые факты. Дженнингс не зря предупреждал, что нам нечего ждать оправдательного приговора.

Берт достал пачку сигарет, мы закурили.

— Ну, что загрустил, капрал? — попытался он ободрить меня. — По–моему, не всё потеряно. Дженнингс показал, какой подонок этот Рэнкин. Если они ради приличия и признают нас виновными, то наказание должно быть лёгким.

Я не ответил. Тут открылась дверь, и вошли Дженни, её отец и жена Берта. Я не помню, о чём мы говорили, но только не о суде. Мне понравился отец Дженни, седовласый шотландец с мелодичным голосом и весёлыми голубыми глазами. Широкая в кости, крепко сбитая миссис Кук буквально лучилась добротой. Я сразу понял, что Берту повезло с женой. Чувствовалось, что она всегда готова прийти на помощь и поддержать в трудную минуту. Время текло медленно, разговор не клеился. Без четверти час наших гостей попросили выйти, а нас отвели в зал суда. Казалось, ничего не изменилось. Все сидели на своих местах. По отрешённым лицам офицеров я понял, что наша судьба решена. По спине у меня побежали мурашки, когда нам приказали встать.

— В данный момент суду нечего объявить, — бесстрастным голосом сказал председатель трибунала. — Решение суда, подлежащее утверждению, будет обнародовано в установленном порядке. Юрист–консультант обратился к прокурору:

— Вы хотите что–нибудь добавить? Прокурор представил наши послужные списки. Дженнингс произнёс речь с просьбой о смягчении приговора, учитывая нашу безупречную службу и то обстоятельство, что в своих действиях мы руководствовались благими намерениями. Вновь нас вывели из зала. Трибунал рассматривал вопрос о нашем наказании.

— Приговор трибунала, подлежащий утверждению, будет обнародован позднее, — объявили нам десять минут спустя. Нас снова отвезли на военную базу. Через две недели её командир огласил приговор:

«Капрал Варди, на заседании трибунала, состоявшемся двадцать восьмого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года, вас признали виновным в мятеже и приговорили к четырём годам тюремного заключения».

Берт получил три года. Не сразу осознали мы значение его слов, не сразу начали привыкать к тому, что следующие три или четыре года будем отрезаны от мира. Этот срок казался нам вечностью.

Наутро нас погрузили в трёхтонку.

— Куда нас теперь повезут? — спросил Берт. Его оптимизм испарился без следа.

— Бог знает, — ответил я. Мы обогнули Плимут и поехали в глубь страны, через Йелвертон. Там свернули направо и начали подниматься в гору. Светило солнце, по голубому небу бежали редкие облака. Внезапно меня охватил страх. Ибо я понял, куда мы едем. Я бывал в этих местах. Несколько раз я ездил со своим приятелем к нему домой, в Дартмут. И сейчас мы ехали по шоссе, ведущему в Принстаун. Я слышал разговоры о местной тюрьме для военных преступников. Тогда я не обращал на них внимания, теперь они касались меня самого. Я взглянул на Берта, не подозревавшего, куда нас везут. Он поймал мой взгляд и попытался улыбнуться.

— Детям бы тут понравилось. Ты знаешь, они никогда не были на природе. Всё время в городе. Старшему только четыре года. Я чувствовал, что меня куда–нибудь ушлют, и мы хотели, чтобы дети скрасили её одиночество. Бедняжки. Они видели лишь взрывы да развалины. Они не представляют, что по вечерам на улицах зажигают фонари, никогда не ели бананов, но старший уже отличает «спитфайр» от эр–тридцать восьмого и разрыв бомбы от «фау один». А для каждого аэростата они придумали прозвище. Война кончается; я думал, что смогу показать им море, и на тебе! Это просто невыносимо!

Я положил ему руку на плечо. Что я мог сказать? Слава Богу, у меня не было ни жены, ни детей. Но я чувствовал себя виноватым. Не надо было мне спешить со спасательным плотом. Но тогда я не подумал о последствиях. И в то же время, послушайся мы Рэнкина, лежали бы теперь на дне морском. И Рзнкин, обвинивший нас в мятеже, остался в живых лишь благодаря мне. Не откажись я подчиниться его приказу, он тоже сел бы в шлюпку номер два. После долгого подъёма грузовик выбрался на равнину. Мы ехали по заросшей вереском местности, и вокруг чернели обожжённые холмы. Бесконечная лента дороги выползала из–под колёс, обтекая скальные вершины. Слева до горизонта тянулись вересковые заросли, и повсюду к небу поднимались клубы дыма. В уходящей вниз долине виднелись маленькие фигурки людей с факелами в руках. Они поджигали остатки прошлогодней травы и вереск, чтобы пастбища стали плодороднее.

Мы пересекли железную дорогу и спустя несколько минут въехали в Принстаун. Я сидел с гулко бьющимся сердцем. Если на рыночной площади мы свернём налево… Водитель сбросил скорость, мы свернули. Одно дело — подозревать худшее, другое — знать, что подозрения обернулись реальностью. А реальность являла собой одиночные камеры в самой ужасной тюрьме Англии. Маленькие каменные домишки прилепились к шоссе. В них жили тюремщики. Грузовик остановился. Водитель нажал на клаксон. Послышались голоса, скрип тяжёлых ворот. Грузовик медленно покатился вперёд, ворота захлопнулись. Водитель заглушил мотор, наш охранник открыл заднюю дверцу.